Кирилл Щербицкий.

 

 

Сто шагов вокруг ступы.

 

 

 

V.

 

После Цурпху дорога пошла в гору. В окно микроавтобуса Виктор отчётливо видел каменистые осыпи, идущие круто вниз с одной стороны дороги и так же круто спускающиеся сверху с другой. Иногда под колёсами хрустело, это означало, что поворот сделан не вполне мастерски, и тогда Марсель, не убавляя газ, разочарованно качал головой.

–        Ничего водишь, – сказал Виктор минут через десять. – Ты давно здесь ? 

–        Недавно, – ответил Марсель. – Готовлюсь в трёхлетний ритрит.

–        Трёхлетний ритрит... – сказал Виктор, – здорово. Слушай, прости, а если не секрет... Сколько тебе лет ?

Марсель совершенно не удивился вопросу.

– Уже двадцать пять, – ответил он. – Ритрит начинается через два года, я уже в списке. Потом, может быть, сделаю ещё один.

–        Подряд ?

–        Думаю, да. Так многие делают.

–        Не хотят возвращаться в мир ? – спросил Виктор.

–    Да нет, просто процесс идёт дальше. Одна практика продолжает другую. Это как лестница. – Марсель осторожно, но не снижая скорости, вписался в очередной поворот.

Дорога шла теперь вниз. Цурпху давно не было видно, зато справа открылась долина, где на противоположном склоне стоял небольшой, с двумя башнями, замок.

–        Красиво здесь, – сказал Виктор.

–    Да. Туристов тоже много. Гасконь, – ответил Марсель. – В ритрит, кстати, я ухожу в До-нгаг Линге.

–        А это где ?

–        В Оверни. Я там родился.

Виктор кивнул, не отрываясь от окна. Пейзаж поразил его нависающими прямо над крышами домов в придорожных городках скалами. Это никак не соответствовало его смутным воспоминаниям о прочитанном в детстве у Дюма или Ростана. Виктор вспомнил, как во вторую ночь Ньюнг-не, когда нельзя есть, пить и разговаривать, он сидел в умывальнике, где можно было, никому не мешая, включить свет, и пытался читать французский путеводитель. Медитация начиналась только через три часа. Виктор прополоскал рот, старательно выплюнул всю воду в раковину и открыл наугад «Францию тэт-а-тэт». Неоновый свет, кафель, чёрный ночной лес за стеклянной дверью. На батарее висит совершенно вылинявшая монашеская роба. Стиральные машины стоят рядами, открыв свои иллюминаторы. Напечатанные на глянцевых страницах имена – Рокомодур, Атуар, Фижак  – казались настолько же нереальными, как если бы он сидел в умывальнике спортивного лагеря где-нибудь под Истрой. Всё время до конца своей визы Виктор, подумав, просто присоединил к Ньюнг-не. Заполнявшие его блокнот расписания местных поездов и автобусов сразу превратились в бессмысленные колонки цифр, потому что, когда практика кончится,  останется только один маршрут: домой. Так чего же мы не увидим ?

Голодной ночью в Цурпху путеводитель на глазах превращается в карту страдания. Страдание, дукха на санскрите, дугнгал или дугнгел по тибетски. Применимо ко всем. Например к тем, кто жили, действовали, надеялись, старели – в Перигю, Атуаре и Алби. К тем, чьими усилиями строилась одна из самых прекрасных средневековых построек Франции. К тем, кто с живописных террас Домме оглядывал причудливые излучины Дордоньи, кто тщательно отбирал виноград в Презенаке и Сонтерне для изготовления прекрасных вин, оценённых знатоками как Гран Крю де Сонтерн, и к самим знатокам, и к тем, кто в базарные дни открывал свои лавки в узких и живописных улочках Порта де ля Комб, и поныне сохраняющих неповторимый аромат старины. Кто надувал и мошенничал в Каоре, интриговал в Бастидене, обманывал в Корде, боролся за власть в Даксе, торжествовал в Ару и Фуа, сажал поверженных в Башню Саламандр в Сарлате, собирался смотреть на казни в Минерве, гнался за своими жертвами в Безье, и тем, кто сначала ещё не чувствовал боли в Монсеге. Дети, матери, их мужья. В другие времена, в Туре и Шартре, Орлеане и живописном Бордо они надеялись, прилагали все силы или даже справлялись с тем, чтобы счастливо прожить одно перерождение, умирая потом, если даже и не в муках и в окружении родственников, но всё равно на самом-то деле в одиночестве, уже вне всякой связи со временем и местом, по-прежнему зовя кого-то или пытаясь понять...

Ньюнг-не – практика сострадания. Переводится «быть больным». «Не путайте с „ньон-не“ – „быть сумасшедшим“», – говорит лама Речунг Тракпа. –  «Это не спорт и не состязание в выносливости. Вы просто отказываетесь от еды, питья и принимаете обет молчания, чтобы поддерживать связь со страданием, существующим в мире.» В монастырском интернете нетрудно найти новости. Началась война, лагеря беженцев переполнены, сухие голодовки в них продолжаются, несмотря на несколько летальных исходов. В Цурпху тишина. В палатах по десять человек ворочаются неевшие-непившие доходяги Дхармы. До подъёма ещё далеко. В Тибете начинают Ньюнг-не в три.

Марсель затормозил и вывел Виктора из задумчивости. Они стояли рядом со старым, крупной кладки, домом, над которым скала нависала так, что каменный массив едва не касался крыши: расстояние до неё было не более полуметра. 

–        Ого ! – сказал Виктор. – Как у индейцев-хопи.

–        До поезда ещё час, – сказал Марсель. – Ты не мог бы мне помочь немного? Здесь делают наши тормы.

Виктор вспомнил торму – пирамидку-подношение, которую он сам иногда выносил из медитационного зала и клал в специально поставленную за углом миску. По вечерам туда приходила огромная собачища-тормоед.

Марсель уже распахнул калитку и тащил первый поднос с тормами в автобус. Виктор последовал его примеру.

–    Это недолго, – сказал Марсель. – Раньше торм требовалось – таскать-не перетаскать. А теперь... И разве это размер ? Раньше тормы были – во ! А это что ?..

–        Да нет, вроде ничего... Вкусные... – осторожно сказал Виктор, задвигая поднос в заднюю дверь.

–        Конечно с хорошей мотивацией сделаны, – не слушая его, продолжал Марсель, – но если так дальше пойдёт, всё что угодно подносить будут. Эклеры, бриоши, только подавай... А, что говорить, – Кали-юга...

Через несколько ходок всё было закончено, и Марсель сказал, что сейчас придёт, и исчез внутри дома. Виктор остался у машины, и стал от нечего делать рассматривать заголовки за стеклом киоска напротив. «... продолжает падать.» «... результате взрыва в ночь с четверга... » «Демонстрация против высылки беженцев закончилась столкновениями... » «Уникальная коллекция средневекового искусства вывезена нелега...» «Из-за повышенных мер безопасности...» Киоск был закрыт, но Виктору показалось, что внутри него кто-то есть, и что этот кто-то наблюдает за ним в щель между висящими за стеклом газетами. Стекло отражало улицу, и Виктор отчётливо видел в нём микроавтобус, ворота и Марселя, который, стоя на крыльце дома, прощался с кем-то через полуоткрытую дверь. Различить что-либо внутри киоска было практически невозможно. Чтобы оправдать свою задержку Виктор сделал вид, что ищет по карманам нужную монету, и наконец сунул деньги в висящий на стене киоска автомат. Банка колы с грохотом упала в приёмник, газеты за стеклом чуть колыхнулись. Виктор постучал в стекло.

–        Там закрыто, – сказал Марсель, открывая дверцу машины. – На вокзале купишь...

Доставая колу из автомата, Виктор смог прочитать ещё несколько строк. «...большинство паломников скорее всего не сможет принять участие в церемонии поклонения реликвиям Будды, сообщает газета Бихар Таймс.  Согласно информации агенства по туризму штата Бихар, отели в городе и его окресностях уже сейчас полностью забронированы на всё время праздников. Администрация отелей выражает удовлетворение наплывом состоятельных клиентов, отказываясь давать какие-либо комментарии о причинах или источниках бума. Церемонии начнутся торжественным...»

 

 

VI.

 

Чтобы скоротать путь мы свернули с Гогенцоллерринг и углубились в парк, граничащий с музейным кварталом. Здесь было пустынно. Алан не отказал себе в удовольствии изо всех сил пнуть рекламный щит газеты «Бильд», забытый около газетного киоска. Щит с грохотом опрокинулся на тротуар.

–        Пунья, пунья ! – завопил  Алан, лягая поверженный красно-белый квадрат.  – Махапунья !

–        Послушайте, Алан, – сказал я, – во-первых, вы действуете может быть и правильно, но слишком грубо. А во-вторых вы в бардо и вспомнить мантру не можете. «Пунья» в переводе «буян». Говорить надо «Тейята, ох, буян, буян, махабуян.»

–        Это на твоём тибетском что ли ? – сказал Алан, оставляя в покое то, что осталось от щита.

–        Нет, на нашем, бурятском.

–        А, один хрен, киргизы, – сказал Алан.  – Устал я. Тут, кстати, – он поглядел в темноту, – до хрена тибетских и прочих священностей. Три этажа всякого хлама.

Мы миновали парк и шли теперь мимо стоящих в строительных лесах невысоких зданий. На столбе висело несколько указателей. На одном стояло: «Жизнь с духами предков. Культовые предметы южных морей», на другом: «Буддийское искусство Индии и Тибета.» Оба указателя показывали на ближайший корпус.

– А по лесам здесь залезть внутрь – легко, – Алан оглядел фасад. –   А    там !.. Капалы, капалы... для крови. Кровь пить, божку кланяться.

Я кивнул.

–        Хочешь залезем ?

–        Менты, ваше превосходительство, – сказал Алан. – Вот получу гражданство, и тогда сразу туда. А то ведь не дадут, скажут, черепа где наши ? А из черепа Геринга, наверное, классная чашка бы получилась. Для подношений злым духам. Приходишь так в Ауслендерамт[1]...

Он остановился и снова уставился на леса.

–        Слушай, смотри-ка ! Да не туда... – он понизил голос и, кажется, несколько протрезвел. – Ты что, не видишь ? Чёрт ! Правда же лезут !.. Давай-ка за дерево, а ?

 

 

VII.

 

–    С тех пор как ты пишешь роман,  у тебя почти всегда такой голос, как будто ты потерял штаны. Или снова упал с поезда на польской границе. – сказала Сара. – Сколько страниц тебе осталось ?

–    Уйма. Я как раз начал описывать, как ты танцевала стриприз в Волгограде.

–        Какой стриптиз ? Ты что, спятил ?

–        Нет ещё. Это художественное произведение. Что я, не могу пофантазировать достойно ?

–        «Пофантазировать» ! Мне кажется, ты что-то другое имеешь в виду.

–        Это тоже, это тоже. Вообще ты мне давно обещала телефонный секс.

–        Ну обещала...

–        Так в чём же дело ?

–        Слушай, ты на часы когда-нибудь смотришь ? Дело в том, что сейчас полдесятого утра. Но я бодра, полна сил и готова слушать про буддизм и литературу.

Я вздохнул.

–        Ну так что ? – спросила она.

–        Пишу, как Вавасик пёк для Дрогёна Речена Ринпоче торт «Русская изба». И вафли катать приходило человек пятьдесят и гуляли два дня,  а лама конечно не поехал пожинать плоды этой вакханалии.

–        Да, я помню. Народ ужасно расстроился.

Сарин голос вдруг стал серьёзным.

–  Слушай, я давно хотела тебе сказать... Ты, наверное, обидишься, но понимаешь, у твоих героев уже как-то сразу всё есть. Буддизм, книги, информация. Ты не помнишь, как это было на самом деле в начале ? Я, например, прыгнула в поезд Питер-Волгоград в одном платье, без всякого багажа. И не знала ничего про буддизм, просто это была такая неожиданная туса. А как потом какой-то немец подарил мне десять марок, и этого хватило от Волгограда до Иркутска ?

–    А как мы на обратном пути сами открывали люк самолёта в Воронеже, чтобы достать твой рюкзак, потому что ты ехала в дальше в Польшу, а мы летели в Харьков.

–    Ага. И сама Польша ! Помнишь, как народ выезжал по групповой визе якобы на встречу с римским папой, и как мы говорили, ребята, завтра вам нужно пойти записаться в костёл, а они: «В костёл ? Нам ?!»

–    И как мы действительно приехали в Краков зимой в четыре утра и оказались как раз в костёле, который открылся в полпятого...

–    Угу, помню. И сидели там до шести, до открытия центра...

–    А как я правда полетел с поезда из-за этих идиотских рэкетиров...

–    Да... Вот бы тебе всё это описать... А у тебя твой Виктор какой-то номенклатурный сынок с буддийским образованием.

–        Ну подожди, у него есть куда расти. Будда тоже вот всё бросил. И к тому же у него миссия... Это как бы основа сюжета.

–        Какая миссия ?

–        Сейчас расскажу. Мне нужно переварить всё, что мы наговорили.

–        Ты что, записываешь ?

Я отложил ручку.

–        Иногда. Ты же разрешила.

–        Подожди секунду.

В трубке проскрипело и промолчало минуты три. Я представил, как Сара в одном тапке тащит через разбросанные по полу альбомы телефон, кофе и пепельницу. Наконец я снова услышал её голос.

–        О’кей. Рассказывай свою легенду.

–        О’кей, – я переложил трубку к другому уху. – Ты слушаешь ? Есть такая легенда: сказано, что во время деградации и угасания Учения все буддийские тексты исчезнут, последними будут монастырские уставы. Желто-оранжевые робы монахов побелеют, буддийские изображения выцветут. И все реликвии исторического Будды – зубы, кости, волосы – выбирутся из своих сокровищниц, ступ и пагод и волшебным образом отправятся в Бодхгайю и собирутся под деревом Бодхи, там, где Будда достиг просветления. Им в последний раз будут поклоняться боги, после чего реликвии вспыхнут и превратятся в пепел, и буддизм таким образом окончательно исчезнет. Ты понимаешь ?

–        Пытаюсь...

–        Это же просто. Задача Виктора и Шалу – помешать этому. Воспрепятствовать собиранию реликвий, понимаешь ?

–        Не совсем.

–        Ну смотри, они выбрасывают что-то в реку. Свёрток падает в речной трамвайчик, там его подбирают, он оказывается у дочки Чжанчжуба Гарабовича, и вот, он уже на пути в Бодхгайю.

–        Очень правдоподобно.

–        Или, скажем, нитка из робы Будды, – продолжал я. – Её прячут в переплёт книги в самом начале тридцатых. Через шестьдесят лет Виктор по совету Шалу покупает эту книгу в букинисте на Котельнической, и они рвут её в клочья прямо в парке напротив, но несколько обрывков ниток и в том числе нужная ускользают из рук, случайно цепляясь за шерсть пробегающей мимо колли...

–        М-м-м...

–        ...в то время как её хозяйка, увидев молодого человека, раздирающего с помощью кота книгу, кричит на него «наркоман» и так далее. Из собачьей шерсти потом шьют носки, и – раз-два – ниточка едет в Индию на ногах незадачливого туриста, выигравшего тур в агенстве «Лхарамба Йети».

–        Подожди-подожди... Как  у тебя с крышей, а ?

–        А что ?

–        Ты это когда выдумал ?

–        Сегодня ночью...

–        Что-то как-то много... Какая-то кошка, собака... Рвёт с помощью кота... Как это ? С помощью...

–        Ну, это не совсем реализм... – сказал я. – И к тому же так веселее...

–        А вот до сих пор был ну так сплошной реализм ! А почему она кричит ему «наркоман» ? Она что, полоумная ?

–        Ну, это же юмор... специально...

–        Ну пусть тогда кричит «живодёр», что ли... Если с помощью кота... И подожди, эта твоя легенда... Абсолютно непонятно.

–        Ну, это-то просто. Сам процесс так ориентирован, что вещи едут в Бодхгайю. То есть всё предопределено.

–        Ну...

–        А там уже собираются боги, по приглашению Аллена, это такой миллионер, собирает мировых знаменитостей на сейшн, они когда-то так два дня гуляли в Питере. Теперь у него на очереди Бодхгайя, белые слоны и всё в таком духе, а в компанию приглашённых уже незаметно замешиваются инкарнации Индры и другие...

–        Стоп. Кто такой Аллен ? Ты что, нашего Алана имеешь в виду ?

–        Нет, это миллионер. Американец. Типа Билла Гейтса.

–        И ты думаешь, что все обязаны в этом разбираться ? Миллионеры, боги, буддизм... Нет, ты представь себе, что ты реально вот всё это читаешь...

 

 

VIII.

 

–        Может это рабочие ? – спросил я.

–        Из окна ?

Алан слегка раздвинул кусты.

–        Да уж точно, работяги... Интересно, почему сигнализация не работает.

Две чёрные мужские фигуры осторожно двигались по лесам вдоль обращённого к нам фасада. У первого в руках что-то поблескивало, второй сгибался под тяжестью сумки.

–    Блин, настоящие грабители, – сказал я. – Первый раз вижу в Германии. Может в полицию позвонить ?..

–    Свидетелем стать хочешь ? – спросил Алан. – Лучше бы попросить у них капалу-другую...

Фигуры спрыгнули с лесов и быстро пошли по дорожке в парк. Они были уже на полпути к нам, когда в дальнем крыле здания, противоположном тому, откуда они вылезли, вдруг вспыхнул свет, и завыла сигнализация.

–    Это что, южные моря тоже кто-то грабанул ? – сказал Алан. – Ну засада ! Сейчас менты приедут.

Двое на дорожке замерли на секунду и бросились напролом сквозь кусты.

–    Бежим ! – крикнул Алан.

Свет в здании мигал, и мне показалось, что под улюлюкание сигнализации с лесов прыгают вниз ещё какие-то люди со щитами и копьями, напоминающие массовку фильма про Кука или Гогена. Алан бросился в темноту, с хрустом проламывая кусты. Я последовал за ним, слыша на бегу приближающийся откуда-то из глубины квартала вой сирены. Местами между деревьями были навалены спиленные сучья, поэтому бежать приходилось не прямо, а зигзагами. «Уй, бля,» – раздалось из зарослей, и я  резко сменил направление – голос явно не был голосом Алана. «Блин, и здесь русские», –подумал я автоматически. «Вить, а Вить, где ты ?» – крикнул кто-то из темноты. – «Сирены, слышишь...» Я прижался к стволу дерева. Мимо меня стремительно пронеслись три низкорослые тени, они тащили что-то, напоминающее длинный раскрашенный столб. К сирене теперь прибавилась ещё одна, уже на ближайшем краю парка. Трое с бревном повернулись и, не выпуская своей ноши, бросились в ту сторону, откуда только что звали Витю. Раздался глухой удар, треск сучьев и отчаянные вопли, сквозь которые я кажется различил вдалеке голос Алана. «Ала-ан !» – крикнул я, – «ты где ?!» «Менты-ы !..» – донеслось из-за кустарника. «Где-е ?!..» – заорали два голоса в ответ. «Тес ком, тес ком...» – услышал я совсем рядом. – «Ндаокус о-о...»

Перебежками я пересёк две аллеи и свернул к ограде. Там я чуть было  не напоролся на торчащий из темноты сук, притормозил и увидел, как бегущий в зарослях параллелльно со мной человек споткнулся о кучу веток и с размаху упал в самую их гущу.

–    Сумка лопнула ! – крикнул он мне, пытаясь встать и вытащить что-то из-под груды сучьев. Наконец он, как баскетболист, кинул мне средних размеров свёрток. Плохо соображая, что делаю, я подхватил его и бросился в темноту направо. Мне показалось, что в глубине парка заливаются собаки. Нет, вряд ли полицейские, мелькнула мысль, вечно здесь ещё собак по ночам... Сжимая свёрток, я миновал последний ряд деревьев и успел вовремя затормозить у низенького металлического заборчика, отделяющего парк от улицы. Здесь я попытался отдышаться.

Улица была пуста, на стройплощадке напротив никого не было. Я взял свёрток под мышку, перескочил через заборчик и, стараясь не бежать, двинулся в ближайший переулок. Шум со стороны музеев сюда не долетал, или, может быть, сигнализацию уже выключили. Я  прошёл уже половину переулка, когда из подворотни кто-то негромко свиснул.

–        У-гу, – сказал я. – Привет. Всё в порядке ?

–        О’кей, – ответил Алан, выходя из тени.  Вид у него был довольно бледный.

–        Держи своё добро, – я протянул ему свёрток.

Алан посмотрел на меня как психоаналитик.

–        И ты хочешь меня убедить, что правда думаешь, что это мой свёрток ?

–        Хотелось бы, – ответил я. – А что, у тебя и сумки не было.

–        Ты же знаешь, что не было, – сказал Алан. – Так что всё получается как нельзя лучше.

–        Что получается ?

–        А то, что мы с тобой ограбили музей. Так что давай ноги в руки и прочь отсюда. А эту хрень – в ближайший мусор.

–        На ней, наверное, уже отпечатки пальцев, – сказал я, помедлив. – И потом, тебе не интересно, что они вытащили ?

–        Фу-у... Может ты это понесёшь к себе домой, – сказал Алан, – как хочешь. Меня здесь не было. It’s your money, как говорят англичане.

Мы как раз дошли до перекрёстка. В дальнем конце улицы показался трамвай, путь ему пересекла полицейская машина с мигалкой.

–        Ну, созвонимся, – сказал Алан нервно.

–        Пока, – ответил я, прижимая к животу свёрток. – Хорошо погуляли.

–        Аск. Но могло быть и хуже. Счастливо.

Алан перепрыгнул через трамвайные заграждения и исчез в темноте.

 

 

 

 

IX.

 

–    Как причудливо тусуется колода... – глаза Сары расширились, она смотрела на лежащую перед нами тханку. – Ну, что ты можешь сказать об этом ?

–        Да... Нагтан, – ответил я неуверенно.

–        Настоящий нагтан, – с ударением на слове «настоящий» сказала Сара. – Старый.

Она встала на колени и склонилась над развёрнутым на диване полотном.

–        Смотри, он освящённый.

По чёрному фону картины были разбросаны явно нанесённые позже золотые брызги.

–        Если это от Другпы Кюнлега, то ей цены нет. Конечно может быть имитация.

Сара вскочила на стул и потянула со стеллажа огромный том, похожий на словарь.

–    Специально привезла, – сказала она, листая страницы. – Посмотрим. Это не то,.. не то... А вот это тоже не то, но похоже.

–        Ну читай, – сказал я.

–        Так...  – Сара положила том рядом с тханкой. – «Ваджрапани в форме Ниламбарадхара, йидам.» Ну хорошо. «Относится к генезису (готра) Татхагаты Акшобхьи. Идентифицируется с Адибуддой Ваджрадхара; как держатель тантр именуется – в „Бхадракалпика-сутре“ – Гухьяпати Ваджрадхара. Персонифицирует одноимённый тантрический цикл в аспекте Махачакра.»

Сара бросила на меня гордый взгляд и перелистнула страницу.

–    «Сутракарма Ваджрапани,» – продолжала она, – «иконографически идентичный Ниламбарадхара Ваджрапани, входит в „тройную систему“ вместе с Чатурбху...    С Чатурбхуджа Шада...кшара Авалокитешварой и... и Бхаттарака Манджушри.» Да, «в „спокойной“ (шанта) форме выступает как бодхисаттва, один из „восьми сыновей Победоносного“ (джинапутра). Составитель раздела сутр Трипитаки...»

Сара оборвала чтение, и мы снова уставились на тханку.

–        Да-а, это вам не хухры-мухры, – сказал я. – Но что-то тут...

–        Правда похоже ? – Сара отложила книгу.

–        Сто процентов, он, – ответил я решительно. – Вот знать бы ещё только, какой век...

–        Ткань очень старая. Вон как выцветает с краёв, – она провела кончиками пальцев по полотну. – Ой, смотри, тут что-то есть.

Я осторожно коснулся тханки в том месте, на которое она указывала, и ощутил под пальцами небольшой кусочек металла или камня, вплетённый в ткань.

–        Точно, – сказал я. – Не вытащить, всё порвётся.

–        Может быть это твой Буддин зуб... Дай-ка мне, я осторожно. Ага... Вот, почти ничего и не видно. – Сара бережно разгладила ткань и потом протянула мне руку. На ладони у неё лежал небольшой сплюснутый кусочек металла.

–        Что это такое ?

–        Понятия не имею, – сказал я. – Может у него был металлический зуб ?

–        Ну, спрячь тогда.

Сара села на диван рядом с Ниламбарадхарой.

–    Так значит украл ? – спросила она, поправляя волосы. – У тебя хороший вкус.

–        Ты же знаешь, как это было, – ответил я. – Хотя ты права, лиха беда начало. Я буду воровать, а ты будешь продавать. Вот скоро Рубенса привезут...

–        У нас экскурсию отменили, – сказала Сара. – Весь семинар собирался идти, но музей теперь закрыт до весны. Говорят, там была настоящая реликвия, – возможно это она и есть.

–        А сколько всего исчезло ?

–        Штук пятнадцать. Земельное правительство выразило сожаление. Страховки закатили истерику. Христианские демократы заявили, что во всём виноваты иностранцы и русские немцы, потому что полиция нашла в парке какие-то клочки бумаги с надписями на иностранных языках. Хотя и не доказано, что они были выброшены в ночь ограбления. Ну, вот всё в таком духе. Но самое интересное – владелец куда-то исчез. То есть это была как бы частная коллекция какого-то фонда, а теперь журналистам отвечают, что такого фонда больше не существует. Сегодня в Рейнском Рундшау... Слушай, у меня идея.

–        Какая ?

–        Я отнесу это в центр, Мартину. Да нет, я скажу, что мне её из Непала привезли. Может, он сможет её как-то оценить.

–        А ты его хорошо знаешь ? – спросил я.

–        Угу. Из прошлой жизни. Он тогда настучал на меня китайской полиции, вот до сих пор расхлёбывает. И слушай, давай перенесём её отсюда. А то во-первых она занимает весь диван, а во-вторых, по-моему, она боится яркого освещения. Смотри, краски блёкнут как будто прямо на глазах...